Неточные совпадения
— Нет, ничего не будет, и не думай. Я поеду с папа гулять на бульвар. Мы заедем к Долли. Пред обедом тебя жду. Ах, да! Ты знаешь, что положение Долли становится решительно невозможным? Она кругом должна, денег у нее нет. Мы вчера говорили с
мама и с Арсением (так она звала мужа
сестры Львовой) и решили тебя с ним напустить на Стиву. Это решительно невозможно. С папа нельзя говорить об этом… Но если бы ты и он…
А Лизу я не «забыл»,
мама ошиблась. Чуткая мать видела, что между братом и
сестрой как бы охлаждение, но дело было не в нелюбви, а скорее в ревности. Объясню, ввиду дальнейшего, в двух словах.
— Брат, ради Бога, пощади
маму, будь терпелив с Андреем Петровичем… — прошептала мне
сестра.
— Очень благодарю вас, Аграфена Петровна, за все заботы обо мне, но мне теперь не нужна такая большая квартира и вся прислуга. Если же вы хотите помочь мне, то будьте так добры распорядиться вещами, убрать их покамест, как это делалось при
мама. А Наташа приедет, она распорядится. (Наташа была
сестра Нехлюдова.)
Аня. Я верю тебе, дядя. Тебя все любят, уважают… но, милый дядя, тебе надо молчать, только молчать. Что ты говорил только что про мою
маму, про свою
сестру? Для чего ты это говорил?
— Господи, maman! [
мама! (франц.)] уж и
сестре я даже могу вредить, ну что же это? Будьте же, maman, хоть каплю справедливы, — не вытерпела Лиза.
— Уходи, сделай милость! У меня там, у зеркала, в коробочке от шоколада, лежат десять рублей, — возьми их себе. Мне все равно не нужно. Купи на них
маме пудреницу черепаховую в золотой оправе, а если у тебя есть маленькая
сестра, купи ей хорошую куклу. Скажи: на память от одной умершей девки. Ступай, мальчишка!
— Родителей лишилась? — повторила она. — Это — ничего! Отец у меня такой грубый, брат тоже. И — пьяница. Старшая
сестра — несчастная… Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный.
Маму — жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех боится. Иногда — так хочется видеть ее…
— Покорно благодарю вас, Эмилий Францевич, — от души сказал Александров. — Но я все-таки сегодня уйду из корпуса. Муж моей старшей
сестры — управляющий гостиницы Фальц-Фейна, что на Тверской улице, угол Газетного. На прошлой неделе он говорил со мною по телефону. Пускай бы он сейчас же поехал к моей
маме и сказал бы ей, чтобы она как можно скорее приехала сюда и захватила бы с собою какое-нибудь штатское платье. А я добровольно пойду в карцер и буду ждать.
Александров провел остаток лета вместе с
мамой у своего шурина, мужа
сестры Зины, в его чернореченском лесничестве, находящемся под Коломной. Там он много охотился, ловил рыбу и шлялся по лесам за ягодами и грибами.
Но Александров блинного объедения не понимает и к блинам особой страсти не чувствует. Съел парочку у
мамы, парочку у
сестры Сони и стал усиленно готовиться ко вторичной встрече. Его стальные коньки, лежавшие без употребления более года в чулане, оказывается, кое-где успели заржаветь и в чем-то перепачкались; пришлось над ними порядочно повозиться, смазывая их керосином, обтирая теплым деревянным маслом и, наконец, полируя наждаком особенно неподатливые ржавчинки.
— Пощади нас! — сказала
сестра, поднимаясь. — Отец в страшном горе, а я больна, схожу с ума. Что с тобою будет? — спрашивала она, рыдая и протягивая ко мне руки. — Прошу тебя, умоляю, именем нашей покойной
мамы прошу: иди опять на службу!
В будни я бываю занят с раннего утра до вечера. А по праздникам, в хорошую погоду, я беру на руки свою крошечную племянницу (
сестра ожидала мальчика, но родилась у нее девочка) и иду не спеша на кладбище. Там я стою или сижу и подолгу смотрю на дорогую мне могилу и говорю девочке, что тут лежит ее
мама.
— А если и мамины? — упрямо сказала
сестра. —
Мама знает, что говорит.
— Ваша
мама меня боится, а
сестра нет, — сказал Колесников и снова со вздохом повторил: — Весна!
Буланин и сам не мог бы сказать: дадут ему дома два рубля или нет. Но соблазн приобрести фонарь был так велик, что ему показалось, будто достать два рубля самое пустое дело. «Ну, у
сестер добуду, что ли, если
мама не даст… Вывернусь как-нибудь», — успокаивал он последние сомнения.
Саша.
Мама! Вы послушайте! (Уходит за ней и подмигивает
сестре.)
Любовь (как в бреду). Жизнь и смерть — две подруги верные, две
сестры родные,
мама.
Allo!
Кто говорит?
Мама?
Мама!
Ваш сын прекрасно болен!
Мама!
У него пожар сердца.
Скажите
сестрам, Люде и Оле, —
ему уже некуда деться.
Каждое слово,
даже шутка,
которые изрыгает обгорающим ртом он,
выбрасывается, как голая проститутка
из горящего публичного дома.
— До завтра! — прошептала она и осторожно, точно боясь нарушить ночную тишину, обняла меня. — Мы не имеем тайн друг от друга, я должна сейчас рассказать все
маме и
сестре… Это так страшно!
Мама ничего,
мама любит вас, но Лида!
И я ушел из усадьбы тою же дорогой, какой пришел сюда в первый раз, только в обратном порядке: сначала со двора в сад, мимо дома, потом по липовой аллее… Тут догнал меня мальчишка и подал записку. «Я рассказала все
сестре, и она требует, чтобы я рассталась с вами, — прочел я. — Я была бы не в силах огорчить ее своим неповиновением. Бог даст вам счастья, простите меня. Если бы вы знали, как я и
мама горько плачем!»
Татьяна Алексеевна (Хирину). Но нужно сначала… На прошлой неделе вдруг я получаю от
мамы письмо. Пишет, что
сестре Кате сделал предложение некий Грендилевский. Прекрасный, скромный молодой человек, но без всяких средств и никакого определенного положения. И на беду, представьте себе, Катя увлеклась им. Что тут делать?
Мама пишет, чтобы я не медля приехала и повлияла на Катю…
Тронутый, взволнованный и благодарный Володя часто входил в уютную маленькую спальную, где заливалась канарейка, и целовал то руку матери, то ее щеку, то плечо, улыбался и благодарил, обещал часто писать и уходил поговорить с
сестрой и с братом, чтобы они берегли
маму.
— Как же:
мама,
сестра, брат и дядя! — перечислил Володя.
— Береги
маму! — шептал Володя, целуясь с
сестрой.
— Не знаю, Горя… Твоя
сестра Ольга, может быть? кто-нибудь из друзей? покойная
мама? — нерешительно, вопросом на вопрос, отвечала своему другу Милица.
— Как ты думаешь, что мне подарит
мама? — спросил Митюша, обращаясь к
сестре, когда они остались одни.
Но Тася ошибалась;
мама более, чем когда-либо, любила свою девочку, больше, чем когда-либо, интересовалась ею. Тася и не подозревала, что еженедельно в «Райское» к
маме ездил или сам господин Орлик, или же
сестра его с отчетом о её поведении и успехах.
Дрожь пробежала по телу девочки. О! Она не вынесет побоев; y неё от них и то все тело ноет и болит, как разбитое. Она вся в синяках и рубцах от следов плетки, и новые колотушки и удары доконают ее. А ей, Тасе, так хочется жить, она еще такая маленькая, так мало видела жизни, ей так хочется повидать дорогую
маму,
сестру, брата, милую няню, всех, всех, всех. Она не вынесет нового наказания! Нет, нет, она не вынесет его и умрет, как умер Коко от удара Розы.
На следующий день
мама с возмущением заговорила со мною об угрозе, которую я применил к девочкам в нашей ссоре за дом. Рассказывая про Зыбино,
сестры рассказали
маме и про это. А папа целый месяц меня совсем не замечал и, наконец, однажды вечером жестоко меня отчитал. Какая пошлость, какая грязь! Этакие вещи сметь сказать почти уже взрослым девушкам!
— Когда ты был еще там, бывали ночи, в которые я не спал, не мог заснуть, и тогда ко мне приходили странные мысли: взять топор и пойти убить всех:
маму,
сестру, прислугу, нашу собаку. Конечно, это были только мысли, и я никогда не сделаю.
— Я не так понял
маму. Она подробнее все рассказала мне, — она нисколько не сомневается, что ты веришь в бога, ей только было неприятно, что ты так необдуманно и грубо ответил
сестрам, что они могли тебя понять в нежелательном смысле… Еще раз прошу, прости, брат, меня!
И проповедник предлагал своим слушателям пасть на землю и тоже плакать… Но плакать так не хочется! Хочется бегать, кувыркаться, радоваться тому, что завтра праздник… Глаза
мамы умиленно светятся, также и у старшей
сестры. Юли, на лицах младших сестренок растерянное благоговение. А мне стыдно, что у меня в душе решительно никакого благочестия, а только скука непроходимая и желание, чтобы поскорее кончилось. Тошно и теперь становится, как вспомнишь!
Они поняли так, что я их не хочу простить, — вышли от меня и заплакали. Увидела их
мама, узнала, отчего они плачут, пришла ко мне; выяснилось, что тут недоразумение.
Мама все-таки попеняла мне, что я так грубо я небрежно обошелся с
сестрами.
А
мама в это время, под хлещущим дождем, стояла в темных полях над рекою и поджидала милого своего сынка.
Мама думалась, и девушки-сестры, и Катя Конопацкая. Как я теперь увижу ее, как буду смотреть в ее милые, чистые глаза? И быстрый говорок погано отстукивал в голове мутившейся от похмелья...
«Боже! Спаси папу,
маму, братьев,
сестер, дедушку, бабушку и всех людей. Упокой, боже, души всех умерших. Ангел-хранитель, не оставь нас. Помоги нам жить дружно. Во имя отца и сына и святого духа. Аминь».
— Оставьте,
мама, этот разговор, я люблю Зину как
сестру, не более, слышите, не более…
— Ну, уж вы скажете тоже,
мама, — бесцеремонно прервала мать Наташа Сокольская (барышня в распашной блузе с папильотками под шарфом на голове) — хороши непосредственные натуры, нечего сказать! Надеюсь, мадемуазель, — слегка прищурив глаза и кивнув головой в ответ на почтительный поклон Даши, — обратилась к ней барышня, — что вы возьмете в ежовые рукавицы наших
сестер: невозможные, отвратительные девчонки!